Алесь Адамович: «Чернобыль не позади, он впереди, на много десятилетий и даже столетий…»

В издательстве “Ковчег” вышла книга Алеся АДАМОВИЧА “…Имя сей звезде Чернобыль”, составленная дочерью писателя Натальей Александровной… Удивительно — минуло двадцать лет, как случился Чернобыль, более десяти, как не стало Адамовича, а его публицистика по-прежнему актуальна, словно пишется она только сейчас. Актуальна в связи с тем, как “борются” у нас с последствиями чернобыльской аварии. Актуальна потому, что вновь всерьез говорят о строительстве АЭС в Беларуси. Остается сожалеть, что нет сегодня у нас человека масштаба Алеся Адамовича — с таким же уровнем мышления и с таким авторитетом, к голосу которого прислушивались бы первые лица государства. Ведь во многом благодаря именно ему, Адамовичу, в Беларуси хоть как-то минимизировали последствия чернобыльской трагедии.
Неслучайно академик Евгений Велихов написал в предисловии к выходящей ныне книге, что именно Адамович “одним из первых в мире реально осознал и оценил масштабы крупнейшей техногенной катастрофы ХХ века, ее последствия для судеб его родной земли и нашей такой небольшой планеты”.
“Так получилось, что как раз в ночь с 25 на 26 апреля я летел лечиться на Кавказ, а на земле в это время все как раз совершалось, — писал впоследствии Алесь Адамович. — Первая информация по телевидению об аварии в каком-то Чернобыле прозвучала невнятно, но тревога кольнула: в 1986 г. мы все еще жили с привычкой, что о таких вещах не сообщают, но уж если сообщили… Вдали от родины тревога о том, что дома происходит, всегда острее. Поэтому, когда вернулся в Минск, оказался, может быть, самым восприимчивым к чернобыльской информации”.
Уже в конце мая Адамович делает следующие пометы в своих записных книжках:
“…все первые 10, а то и больше дней ветер безжалостно тянул в сторону Белоруссии — через три из пяти ее областей…
Белорусы перескромничали, когда говорили: ничего, задело!
То, что произошло, происходит, все более сопоставимо с бедствием минувшей войны.
Не верьте нам!
Скромность белорусов повернулась против них. Не верьте, ради Бога, что нормально. Нужна помощь, почти как в 1944 г.
Но знаете, о чем говорят на земле белорусской, где война особенно памятна народу? О 22 июня 1941 г. Снова внезапность и неготовность и служб, и психологическая — многих и многих, от кого ждали как раз, что они-то знают, что и к чему.
И снова: смотрение в рот начальству и местному, и в центрах, и холуйское желание не портить настроение начальству, подавать информацию приятную и по-голиковски [Ф.И.Голиков — начальник Главного разведывательного управления накануне Великой Отечественной войны. — С.Ш.] прятать менее приятную”.
И позже — мрачно-ироничная запись:
“Мирный атом в каждый дом! — вот так.
Меняю квартиру в Киеве на комнату в любом городе мира. Не предлагать Хиросиму, Нагасаки, Минск!”
В июне 1986-го все мысли Адамовича неотступно о почти никем не осознанной трагедии:
“Космонавт-ученый Феоктистов еще до Чернобыльской трагедии высчитал: один вскрытый реактор = 50 Хиросимам (по зараженной местности)”.
“Неизвестно, сколько ”Хиросим”, но ее радиоактивная тень легла на 2,5 области Белоруссии, практически на пол-Белоруссии.
Это сразу лишает возможности маневра внутри республики. Сколько могут принять северные районы? А речь идет о сотнях и сотнях тысяч хотя бы детей и молодых женщин, которым рожать”.
“Переселять из районов более зараженных в менее бессмысленно. Тем более что пораженность пятнами точно пока не изучена, что безопасно, где — более, а где менее”.
“И вывозить, вывозить детей, подростков! И не на месяц-три, а пока обстановка существенно не улучшится. Самые большие чиновничьи упущения — здесь. Радиация мгновенна, чиновник медлителен — по самой природе своей… Пора осознать, что каждый день промедления с эвакуацией детей, когда ”враг” не то что приближается, а уже в доме, — самый непростительный грех перед будущим народа”.
А еще 1 июня Адамович пишет послание Михаилу Горбачеву (в письме к русскому критику Игорю Дедкову писатель признается: “Думаю, что все мои книги не идут ни в какое сопоставление с одним этим отчаянным письмом”):
“Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!
Пожалуйста, не отнесите то, что Вы здесь прочтете, на счет писательской фантазии Алеся Адамовича. Я пишу то, что знают и думают многие крупнейшие ученые Белоруссии и некоторые партийные работники, у нас были самые горячие обсуждения этих проблем.
Не станем шуметь “на всю Европу”, но мы-то понимаем, что Белоруссия переживает нечто сопоставимое лишь с ее трагедией в годы минувшей войны.
Под вопросом само существование (физическое) десятимиллионного народа. Радиация ударила прежде всего по нашей республике. Как писала одна центральная газета, не соображая, что пишет: “К счастью, ветер дул не на Киев”. Действительно, в самые грозные дни, с 26 по 30 апреля (а потом еще много дней), ветер тащил радиоактивные осадки и выпадения на Гомель, Могилев, Жлобин, Мозырь, Славгород, Краснополье, Речицу, Хойники, Наровлю, Брагин, Пинск, Слуцк, Брест… Досталось и Минску. А между этими городами тысячи деревень. Сколько людей получили различные дозы радиации и через сколько дней или лет это скажется на каждом, сказать трудно. Но если иметь в виду, что БОЛЬШАЯ ПОЛОВИНА РЕСПУБЛИКИ была засыпана ею (Гомельская, Брестская области и части Могилевской и Минской), — речь пойдет о цифрах тяжелейших.
Но не об этом уже речь. Ладно, что случилось, то случилось, что сумели, смогли, а к чему оказались не готовы (к очень многому) — тоже поздно размахивать руками…” И далее о том, что белорусам и украинцам грозит отравление через продукты питания, поскольку нет нужного количества приборов для замера радиации, что нужны врачи-специалисты и необходимо определить районы и площади поражения по всей республике… И в заключение: “Простите, но Белоруссия действительно на краю пропасти! Нужна немедленная помощь народу, который сам всегда всем жертвовал в трудные для страны годины…”
Это послание Адамович передаст помощнику генерального секретаря и уже потом расскажет в письме академику Евгению Велихову: “Может быть, Вы слышали, что в начале июня месяца я писал М.С.Горбачеву, и эту мою записку (составленную не без советов, конечно, наших ученых-специалистов) рассматривали на Политбюро, даже специально решение было принято, обращенное к различным министерствам. Уже через три дня 60 специалистов приехали в Минск…” Однако высокие минские чиновники заверят комиссию из Первопрестольной, что-де автор письма — человек несерьезный и некомпетентный, так стоит ли придавать значение его письму? Правда, положение с необходимыми приборами, хотя и не сразу, однако улучшится, зато будут уволены те белорусские ученые, кто давал Адамовичу информацию (“Вось пiсьмо, за якое Несцярэнку выперлi з iнстытута ядзернага, Барысевiча з Акадэмii, Кузмiна з ЦК, ну i аўтара — з Мiнска”, — напишет в 1989-м Адамович). С самим же писателем накануне его поездки в Москву пожелает поговорить тогдашний первый секретарь ЦК КПБ Николай Слюньков (Адамович позже напишет: “Я-то понимал, когда шел к нему, что меня позвали лишь потому, что теперь я не просто какой-то там писатель, я человек, который едет к Горбачеву. Лишь в этом качестве я нужен и интересен, а точнее, опасен”). Разговор тот будет продолжаться шесть часов кряду. Служебная карьера окажется Слюнькову дороже здоровья целого народа — через полгода, став членом Политбюро, он переедет в Москву…
Копию этого своего письма Горбачеву и текст выступления на писательском Пленуме в Москве (его лейтмотив: “В ядерной войне победителя быть не может”) Адамович в мае 1987 года вышлет новому первому секретарю ЦК КПБ Е.Соколову. “Меня ни тогда, ни сегодня, сейчас не беспокоили и не беспокоят последствия, в таких случаях неизбежные — которые я испытаю на себе, — напишет он в сопроводительном послании. — Слишком серьезно то, о чем идет речь, чтобы думать о собственной шкуре. Вопрос ведь о судьбе целого народа”.
Уже в июле 1987-го писатель обращается к первому заместителю Агропрома СССР Е.Сизенко: “Общественности Белоруссии известно, что в холодильниках Гомельской, Могилевской областей хранится около 20 тысяч тонн (двадцать тысяч!) зараженного радиоактивного мяса. (Убитый скот из пострадавших от Чернобыля районов.)
Представители Агропрома БССР при встрече с белорусскими писателями в июне с.г. признали, что это мясо добавляется в некоторые сорта колбасы (“в дорогие, поскольку их покупают и едят понемногу” — так это было объяснено).
Эти грозные запасы будущих болезней увеличиваются и будут увеличиваться, поскольку Агропром не прислушался к голосу тех ученых, которые рекомендовали прекратить всякое производство продуктов питания в сильно загрязненных районах (а их не три в Белоруссии, а значительно больше!). Агропром БССР принял к руководству советы “оптимистов” из Московского института питания и др., и теперь мы везем чистые продукты в эти деревни, а вывозим грязные и пополняем те же холодильники…”
Позже в письме под названием “Честное слово, больше не взорвется, или Мнение неспециалиста”, написанном в 1988 году по личной просьбе Горбачева, Адамович констатирует: “Чернобыль, ситуация в Белоруссии понудили и меня заниматься тем, чем никогда не занимался и даже не думал, что доведется. Такое со многими сегодня случается, и всю ругань в адрес неспециалистов, не в свое дело лезущих, я готов принять и на себя. Но не заниматься ”не своим делом” я тоже не могу, не в состоянии, не имею права: слишком близко касается нас всех то, что делают специалисты, результаты их деятельности…” Именно в этом своем письме Адамович зафиксирует график очередности возможных взрывов на других АЭС: Армянской, Ленинградской, Игналинской — всего 14 реакторов. График этот ему представит накануне своего трагического ухода академик Валерий Легасов (Адамович: “А что, если перед глазами Господа Бога уже лежит такой свиток, график — угадать бы”). И все в том же письме: “Кстати, отчего это атомная энергетика (мировая) прямо-таки плавает во лжи? Уголь, нефть — история их освоения сопровождалась отнюдь не моральными действиями многих и многих (стран, людей). Но чтобы столько лжи? Проклятье висит над атомом! Каким бы ”мирным” он ни прикидывался”.
Выступая же на митинге первого “Чарнобыльскага шляху”, Адамович скажет: “…мы здесь говорим о лицах, которых надо судить. Действительно, Чернобыль связан не только с большой ложью, но и с прямыми преступлениями, служебными преступлениями. И, безусловно, мы придем все-таки к экологическому Нюрнбергу”. И далее о том, как в Москве украинский премьер-министр “полтора часа плакался, просил помощи, а наш Ковалев за 10 минут сказал, что все хорошо. Но эти десять минут дорого нам обошлись. Мы отказались от той помощи, которую все-таки получили украинцы…”
Уже в октябре 1989-го Адамович совместно с академиком Велиховым, также присутствовавшим на 1-м “Чарнобыльскам шляху”, пишет еще одно письмо Горбачеву: “Когда даже такой уравновешенный человек, как белорус, изо дня в день наблюдает, как дети его становятся анемичными, теряют сознание, а из носа, ушей идет кровь, но даже фруктами, овощами со своего огорода, молоком от собственной коровы не может поддержать их — все отравлено радиацией, — он способен взорваться в любую минуту… Нужны немедленные практические меры. Мы видим такой вариант: всех детей из подлежащих переселению мест отправить на проживание и учебу на всю осень и зиму в незаполненные дома отдыха и санатории Крыма и Кавказа…” И детей после этого письма действительно начнут вывозить за границу на оздоровление.
Между тем лишь через три года после чернобыльской катастрофы Адамович получит возможность публично высказывать в СМИ все, что думает о постигшей его народ трагедии. Однако сможет это публично произносить уже после того, как его самого выживут из Беларуси — из Минска он вынужден будет переехать в Москву (“Пятки начало жечь”, — напишет позже). А “все, участвовавшие в обмане народа, пошли на повышение. Из района — в область, из области — в Минск. Ну а из республиканской столицы, конечно, куда — в Москву, если надо, то прямо в Политбюро”. Для кого-то из этих “повышенцев” Чернобыль стал лишь ступенькой в карьерном росте, для Адамовича — одной из самых тревожных и насущных тем, неслучайно одно за другим следуют его выступления в прессе, на съездах писателей, народных депутатов, на международных симпозиумах. Вот лишь некоторые заголовки его статей: “Мы-то переживем, но дети…”, “Ратаваць будучыню”, “Белорусская беда”, “Большая ложь”, “На краю пропасти”, “Лицом к апокалипсису”, “Куропаты, Хатынь, Чернобыль”, а еще в 1987-м пишет сценарий для американского режиссера Стенли Крамера так и не поставленного фильма “…Имя сей звезде Чернобыль”, повесть “Последняя пастораль”…
Одновременно будет неустанно призывать к полному отказу от “мирного атома”, “который не оказался ни мирным, ни надежным в энергетике”. Вдобавок его все больше и больше будет волновать тема взаимоотношений человека и — писатель нередко будет писать это слово с большой буквы — Бомбы. Свидетельство тому — записные книжки Адамовича от “Не убий человека” до “Не убий человечество”. Потому-то академик Евгений Велихов напишет во вступлении к книге “…Имя сей звезды Чернобыль”: “К сожалению, опасность развязывания атомной войны, которая в 80-е годы также очень тревожила писателя, и сегодня еще не снята с повестки дня, ядерное оружие расползается по планете. Вот почему сборник произведений А.А.Адамовича, и художественных, и публицистических, в которых затрагивается тема Чернобыля, тема взаимоотношений человека и Атома, человека и Бомбы, так актуален и сегодня…”
В эти годы собственно творчество уйдет в жизни Алеся Михайловича далеко на второй план. Он помнил о выводах ученых: из 600 условно хиросимских (по радиации) бомб 450 упали на Беларусь. И, воспроизводя в своей публицистике эти страшные цифры, писатель не вкладывал в это ни малейшей художественной образности. Он просто хотел быть услышанным. Тогда и, должно быть, теперь — когда его самого нет, но еще жив народ, который он так хотел спасти. Народ, у которого, как писал Адамович, “Чернобыль не позади, он впереди, на много десятилетий и даже столетий”.
Сергей Шапран, “Народная воля”